Гагарин – Жижала – Угра – Юхнов
Майские приключения при сплаве по половодной речке в Смоленской и Калужской областях, 01–05.05.2013
Михаил Осадчий, 14.05.2013
mail: mikeosa at mail dot ru
Нитка маршрута: Жижала от Минского шоссе – около 55 км, Угра до Юхнова – около 85 км
Идея пройтись по Жижале возникла на стыке обстоятельств: надоело ходить по Воре-Угре, но очень понравилось добираться до реки и уезжать с нее на такси. Кроме того не захотелось связываться с дальними поездами, а в радиусе 150 км от Москвы в нашем западном секторе уже знаком на реке каждый куст. Таким образом, задача выбора реки была поставлена и решена на карте с помощью циркуля радиусом 200 км и линейки. Оставалась только одна неясность – есть ли в реке в ее начале вода. Я посчитал, что в двух километрах от Минки, после слияния четырех именованных ручьев и формирования русла, ширины реки уже будет достаточно, чтобы спихнуть туда лодку, а разворачиваться на этой реке первое время совсем необязательно. Неясен был вопрос с завалами, но я отложил его на потом и на всякий случай запасся хорошей пилой. Измеренные километры давали надежду на то, что Жижалу можно проскочить за полтора дня, а оставшиеся километры по Угре намотать за два с небольшим. Сведения о прохождении Жижалы в Интернете отсутствовали, не считая опуса о прохождении 8 км от железной дороги до Угры за полтора дня. Я это всерьез не воспринял. Оставалось только ждать хорошую воду, и в этом (2013) году случай наконец представился.
До Гагарина как обычно доехали последней электричкой, в пол-второго ночи пересели в такси и объяснили водителю, до какого километра Минки нам нужно доехать. 40 км по ночной Минке проехали до поворота на Мещерскую за полчаса. Даже ночью поток машин из Москвы не прерывается, и развернуться удалось не сразу. Мы не стали испытывать такси на прочность на проселке и отпустили его. Надели фонари и пошли, километр по проселку и километр в сторону реки полем по краешку леса. Ночью каждый куст кажется перелеском, за деревьями в километре от нас мелькают фары машин, идущих по Минке. Потом вдруг две фары отделяются от общего потока и начинают наплывать на нас через перелесок. Я пытаюсь сообразить, где же тут можно проехать, пока не становится очевидно, что это лось, который решил, что мы отрезаем его от леса, и пересекает наш курс. В дальнем свете моего фонаря его глаза горят совсем как два подфарника. До самой речки не доходим, становится сыро. Ставим палатку на краю ольшаника и срочно заваливаемся спать. Время три часа ночи.
Утром спим до девяти, потом я вылезаю из палатки. Наш ольшаник, казавшийся ночью большим лесом, оказывается узкой полоской вдоль распаханного клочка поля, на котором наблюдается какое-то шевеление. Хватаюсь за фотоаппарат и высовываюсь из ольшаника. На пашне играют две лисы, семейная пара. Лис линяет, его бело-рыжая шерсть висит клоками, он часто садится и чешется, зато лиса в ее зимней шубке очень хороша собой. Они что-то раскапывают сначала вместе, потом порознь. Как всегда, не хватает фокусного расстояния моего телевика. После десятка кадров пытаюсь немножко к ним приблизиться, и, естественно, они меня замечают. Игра тут же сменяется на другую, теперь лисы держат дистанцию и сами наблюдают. Потом это им надоедает, и они дают деру в ближайший лес. А я отправляюсь с фотоаппаратом по ближним окрестностям.
Вода в реке есть, ольшаник у воды покрыт слоем свежей грязи от половодья, поэтому надуваемся в стороне в ельнике, там же и завтракаем. Русло реки уже в начале достаточно широкое, ольха не образует в нем завалов и идти легко. Почти час плывем до деревни, до которой могли вчера дойти по дороге. Берега высокие и холмистые, наверху непрерывные урочища, заросшие реденьким березняком. Это бывшие поля исчезнувших деревень, сейчас превращенные в охотхозяйство. Из-за поворота слева доносится характерный звук двигателя, работающего на холостых оборотах. Оля так и определяет: машина на берегу. Только мне непонятно, каким чудом она на этот берег попала, здесь никаких дорог нет, тем более сейчас. За поворотом открывается кабан в ольшанике на склоне, который периодически хрюкает как взревывающий двигатель. Когда он замечает нас, он разворачивает уши как два паруса и в фас переплевывает любого чебурашку, достигшего зрелого возраста. Я успеваю щелкнуть его через ольху пару раз, после чего он издает очень недовольный хрюк, по склону вверх брызгают шарики поросят, а за ними удаляется на повышенной скорости и хозяин ушей. Высадка на берег фотографий не добавляет, в здешних перелесках можно укрыть целую армию, а не только семью кабанов. Поэтому гуляем по верхам просто так.
Постепенно становится ясно, что кабан на берегу на Жижале – это не случайное событие, а практически типовой сюжет. Под этот сюжет мы пытаемся подстроить свою тактику сплава. Гребем потихоньку, обходя коряжник и кусты, и внимательно вслушиваемся в доносящиеся с берега звуки. Когда спереди доносится очередной звук заводящегося двигателя, я достаю фото из бокса и готовлюсь взять его в руки вместо весла. Тренировка на паре кабанов показывает, что чаще всего в кадре остается размазанный силуэт, и нужно первым кадром исхитриться упреждать первое движение кабана на берегу. Такая тактика приносит свои плоды, и в конце концов удается заснять очередного кабана во всех его фазах – от недоуменного разглядывания странного цветастого предмета, появившегося в реке, до стремительного улепетывания, когда в кадре можно разглядывать одновременно все четыре копытца с летящей из-под них грязью. Все это сопровождается хрюканьем, в котором проскальзывают интонации задумчивости, весенней неги, настороженности при приближении неведомой опасности, и даже истерики, особенно когда удирают молодые поросята.
Эта схема работает исправно весь день, и дала сбой только один раз. Мы слышим и видим, как очередной здоровенный кабан вдохновенно роется под стволом лежащего дерева, и одновременно чешется об него. Мелодия его хрюканья содержит в себе звуки нижних октав органа и трактора одновременно. Он так увлечен своим занятием, что я, незамеченный, даже одной ногой высаживаюсь перед ним на берег. Правда, второй ногой я на всякий случай остаюсь в лодке. Кабан не очень удобно освещен, но тут уж о постановке света думать не приходится. После третьего кадра становится ясно, что он на нас чихал, то есть хрюкал. Чтобы развернуть его поудобнее, я ему свищу и на всякий случай готовлюсь к отплытию. Кабан меняет свой ракурс на более подходящий и продолжает свое занятие. Потом вдруг до него доходит, что его застукали вездесущие папарацци. Видно, как он отрывается от понравившегося корешка, и в его голове созревает решение. Я на всякий случай меняю в руках фотоаппарат на весло, но кабан громко и возмущенно высказывает нам все, что он о нас думает, и не сильно торопясь удаляется в соседний ольшаник. В этом звере чувствуется мощь гусеничного трактора, и интеллект тоже. Под бодрое хрюканье с берегов мы продолжаем свой весенний сплав по Жижале.
А сюжет развивается дальше по своим собственным законам. На очередном повороте реки над зеленой травой обрывистого берега отчетливо видны высоко торчащие уши. По мере приближения открываются и головы, и в конце концов от нас по склону удирает стайка оленей, голов шесть. Снять их я, естественно, не успеваю, в кадре остаются только лес с иногда мелькающим вдали копытом или пестрой задницей оленя. Так повторяется еще два раза, и за фотографию становится обидно. Тактика съемки кабанов оказывается абсолютно неприменимой, так как олени совсем не хрюкают, и ее приходится менять. Теперь мы гребем только по необходимости, чтобы вписываться в повороты и не залететь под какой-нибудь низкий куст. Фотоаппарат заранее висит на шее, объектив выдвинут на все свои 200 мм и сфокусирован на бесконечность. Остается только взять его в руки вместо весла и нажать на кнопку. Вообще-то на половодной речке с завалами так плавать не принято, но это дает мне шанс на удачный снимок. Олени на берегу появляются регулярно, но они замечают нас раньше, чем мы их. При появлении лодки олень каменеет и, пока он неподвижен, практически сливается с ольховым фоном. Ну а когда олень делает ноги, снимать его становится уже поздно, резкой получается только его задница. Остается наплывать на повороты реки в тишине и надеяться на собственную зоркость и внимательность. Скорость сплава естественно от такого режима страдает, и в наш график начинает вползать пятый ходовой день. Пока что это даже хорошо, иначе получается ни то, ни се. Таким способом удается дважды наплыть на оленей и поймать-таки их в кадр в относительно неподвижном состоянии. После пары часов такого сплава обгоревшая шея, на которой постоянно висит полтора килограмма оптики и электроники, начинает болеть сильнее, чем после полудня интенсивной гребли веслом.
Все эти фотографические сюжеты развиваются на фоне майского сплава по высокой воде по шустрой лесной речке с уклоном 0.8 м/км, абсолютно никем нехоженной и непиленной. Каждый завал, которые пока что удивительно редки, вносит приятное разнообразие в сплав, позволяя размять ноги и руки, поработать пилой. Даже обносы завалов совершаются в местах эстетичных, с посадкой в лодку после завала с галечника или песочка. В таком режиме плавания проходит почти весь первый день. Только в конце его, по мере появления деревенек, зверья вдоль реки становится поменьше. Неизменными остаются только бобры. К сожалению, отпущенное нам время не позволяет разработать тактику съемки бобров, столь же успешную, как кабанов, и мы довольствуемся лишь пушечными выстрелами хвостов нырнувшего бобра. Лишь пару раз видно плывущего бобра, и один раз он скользит темной тенью по берегу к воде, беззвучно в нее уходя. На ночь встаем на горизонтальной полочке у воды на краю елово-соснового леса на склоне. Склон высокого берега уходит вверх метров на тридцать, а наверху сосняк немедленно сменяется старой вырубкой, заросшей молодой березкой, рябинкой и кустами, и до отказа насыщенной голодными смоленскими клещами. Гуляю по старой лесовозке до заброшенных полей наверху. По дороге подымаю двух кабанов, а обратно – очередную одинокую лису. У костра стряхиваю с себя всех клещей, которые набрались по пути. Получается до десятка. За клещами здесь надо следить, в березнячках и по траве их много, но в сосняке и ельнике про них можно забыть. Уже в сумерках видно, как пара кабанов копается на поляне на берегу рядом с нами, а потом, заметив нас, убегает в темноту. За день пройдено целых 15 км из 55, что приводит наши планы в полную гармонию с учетом пятого ходового дня.
На второй день пути светит солнце, река играет на шиверках и перекатах, и искрится на солнце. Плавание с фотоаппаратом с телевиком на шее не приносит ничего. Никто кругом на нас с берега не хрюкает, и плавание по майской речке начинает приобретать более привычные формы. Река петляет в полосе ольшаника между глубоких обрывистых берегов, поросших елкой, или в более эстетичном варианте, сосной. Наверху этот лес сведен, и там бесконечные урочища с перелесками березняков, но снизу от воды этого не видно, а наверх лезть и лезть. Немногочисленные деревеньки с воды практически не заметны, лишь изредка мелькает на фоне неба одинокая крыша. В реке совсем отсутствует бытовой мусор, в том числе и на завалах, которые начинают приобретать более привычные формы. Это связано с появлением в русле и рядом с ним больших ветел. И наконец у Дуброво с воды видна первая проезжая дорога, первое скошенное поле, первая и последняя церковь на берегу, и первый большой пал. Наконец то мы вплыли из зоопарка обратно в цивилизацию. Идем гулять к церкви, которая с торца схожа с мотивами Василия Блаженного, а сбоку напоминает большой сарай. Похоже, что местные кладбища – самая оживленная часть здешней местности, и Дубровское – не исключение. Отсюда уже недалеко до моста железной дороги, не по километрам, а по отсутствию отвлекающих факторов на реке. При низком солнце проплываем под мостом с очень внушительной фермой и сразу за ним ищем удобное место для стоянки. В последних лучах заходящего солнца гуляем по высокой сосновой гриве и на ее краешке находим удобный спуск к воде. Здесь и стоим с отличным видом на закат и на раскрывающуюся перед нами речную долину.
Третий день пути по Жижале начинается с хмурой погоды, которая в дождик так и не переходит. Между мостами ж.д. и шоссейным река течет сплошными некрутыми шиверками в высоких берегах. Они продолжаются и дальше вплоть до впадения в Угру. По берегам намыто огромное количество стволов деревьев, принесенных сюда высоким паводком. Местами берег кажется сплошь деревянным. При таком количестве материала завал здесь был бы грандиозным. Тем удивительнее, что сплошных завалов вплоть до самой Угры так и нет, а в самом впечатляющем своими размерами есть дырка посередке и даже немножко под ним. Лишь перед самой Угрой приходится обнести невыразительный завальчик из мусора, образовавшийся на сваях старого моста. Вообще, со стороны Угры Жижала совсем не производит того впечатления, которая она же создает километром выше.
Угра в любое время года и в любую погоду остается Угрой, с роскошными сосновыми борами по берегам, редкими деревнями. После впадения Вори и ближе к Юхнову по берегам появляются следы автомобильных стоянок, однако сейчас то ли дороги малопроезжие, то ли погода не та, но автомобилей совсем мало. Копать по берегам Угры, похоже, перестали, и даже администрация «Нацпарка Угра» угомонилась до поры, до времени. На Угре в этом году было особенно высокое половодье, и на берегах стоят целые перелески, замытые половодным мусором и соломой. Вместе с высокой водой на опушки леса приплыло огромное количество пустых бутылок, которые там и отложились. По ним почти везде можно достоверно определять максимальный уровень полой воды, доставший местами метров 8. 85 км Угры проходятся за два с небольшим дня, со стоянками исключительно в сосняках, с шикарными видами на реку. Говорить о какой-то нетронутости здесь уже не приходится. В Юхнов вплываем в полном одиночестве в 15.30 и через полчаса сборов уже выходим к автостанции. Здесь все равно нет никаких автобусов, поэтому без задержки грузимся в такси и отбываем в сторону Малоярославца, до которого часа полтора узкой, но вполне приличной дороги.
Сочинял Михаил Осадчий